Пленение - Страница 9

— Я живу в Нью-Хейвене. Это довольно далеко.

Он пожал плечами, повернувшись, и пошёл к ступенькам, крикнув через плечо:

— Я люблю долгие прогулки.

Я услышала, как выключили музыку, и Фитц объявил следующий сет. Так и просидев на своем ведре со сложенными руками на животе, за три с половиной песни поразмыслила о своем выборе, стараясь при этом не думать о Мартине.

В конечном счете я решила, что подумала бы о нём, но не сейчас. На всякий случай, подождала бы с этим до дома, чтобы не расплакаться от мыслей о Мартине. Еще размышления о нём частенько приводили к сочинению песен. Я больше не собиралась использовать свои воспоминания о Мартине или чувства, которые вызвало его лицо, увиденное в толпе. Мне нравилось думать об этом как о перенаправлении своей тоски.

Да, думать о Мартине позже, с чистым листом бумаги, бутылкой вина и упаковкой салфеток было, несомненно, к лучшему.

Кроме того, я решила, что Абрам мог бы наслаждаться хорошей, долгой поездкой на машине в одиночестве. Сама же поехала бы на поезде.

Надев куртку и перекинув сумку через плечо, схватила ещё "Колы" из холодильника по пути к чёрному ходу. Я не видела необходимости оставлять записку — было бы лучше позвонить Уиллису утром и извиниться за то, что смылась.

Сделав десять шагов от дверей чёрного хода, увидела его, вернее, его силуэт. Огни города освещали его спину, оставляя лицо в тени.

Я остановилась. Всё замерло или замедлилось, или приостановилось. Это был неповторимый момент вне времени, сингулярность.

Затем Мартин подошёл, и всё завертелось снова.

Моё сердце грохотало о ребра, заставляя меня вздрагивать и краснеть, когда он вышел из-за угла здания. И я пожалела о своем отложенном решении не думать о Мартине. Мне нужно было разобраться со своими чувствами, потому что теперь эмоции душили меня, оставляя беззащитной. Я действительно не могла сформировать слова. Мартин стоял в конце проулка, дожидаясь, словно надеялся, что я заговорила бы первой.

Но что он ожидал от меня услышать? Мы были вместе всего неделю, и всё закончилось плохо. Я целенаправленно избегала всех упоминаний о нём — в Интернете и в других местах. Но не смогла ничего поделать с тем, что узнала некоторые подробности о Мартине. Я узнала, что он ушел из колледжа в прошлом семестре и переехал в Нью-Йорк. На счет остального догадалась сама: он стал великолепным чудо-мальчиком венчурного капитала.

Наше молчание затянулось, уверена, он ожидал, что я прервала бы его, словно мы были в середине разговора и настала моя очередь говорить, типа мяч был на моей стороне. В конечном итоге, стало очевидно, что я не собиралась менять наш вялотекущий разговор.

Он откашлялся, дотронувшись рукой передней части своего пальто.

— Паркер, — сказал он.

Я ощутила одно это слово всем телом, хотя это прозвучало как обычное приветствие. Но оно задело за живое, потому что я никогда не думала, что снова услышала бы его голос.

Переступив с ноги на ногу, я тоже прокашлялась, попытавшись сымитировать его непринужденную интонацию.

— Сандеки.

Последовал еще один длительный момент, при котором ни один из нас не издал ни звука. Это, по многим причинам, была странная ситуация — взять хотя бы то, что вокруг нас продолжала кипеть жизнь: люди торопливо шли по тротуару, машины, автобусы и такси со свистом проносились у него за спиной. Я слышала и ощущала метро под своими ногами, приглушенную музыку за спиной, вой сирены. Но мы оба стояли и молчали.

Внезапно он подошёл ко мне, сказав:

— Тебя подвезти?

Я покачала головой.

— Нет. Нет, спасибо.

— У меня есть машина. Ты живешь в городе?

— Нет. Все ещё в Нью-Хейвене.

— Вижу...

Он остановился в пяти шагах. Разглядывая мое тело сверху вниз, он засунул руки в карманы брюк, его восхитительные глаза, отчужденные и настороженные, наконец посмотрели в мои. Освещение улицы позволило мне хорошо его рассмотреть, в груди всё заболело от несправедливости. Я жадно вглядывалась в его черты, вглядывалась в его лицо, одновременно знакомое и незнакомое, словно воспоминание.

Он выглядел старше, мужественнее, появилась какая-то жёсткость в его лице. Казалось, Мартин стал на дюйм выше, а может и нет. Возможно, он просто вел себя по-другому. Не знала, как это было возможно, но парень производил больше впечатления, чем прежде, и пропасть между нами стала шире, чем когда-либо.

Это было тяжело. Моё сердце ныло.

Я думала, что повзрослела, выросла из этой подавленной девушки, превратившись в достаточно самоуверенную женщину, но теперь поняла, что у меня был ещё длинный путь впереди. Или, возможно, я всегда была бы отчасти глупой. Может быть, у меня это было заложено генетически — быть вечным ребенком. Стоя рядом с ним, я чувствовала себя самозванкой, словно притворщик, пытающийся играть роль взрослого.

Он рассматривал меня. Я видела расчётливый блеск в его глазах. Я была проблемой, которую необходимо было решить. Я чувствовала тяжёлый жар смущения, неловко поднимающийся от груди к шее. Прежняя Кэйтлин подняла бы руку и предложила бы стоять неподвижно, закрыв глаза, пока он не оставил бы меня в покое или подумал, что я превратилась в большой камень или живую статую.

Прежняя Кэйтлин была чокнутой.

В то же время новая Кэйтлин предполагала, что шансы не разреветься в ближайшие десять минут составляли три процента, она была очень расстроена, потому что хотела, чтобы с Мартином Сандеки всё наконец закончилось. Она хотела видеть его, не превращаясь при этом в эмоциональный маятник.